Весело

Байки немолодого врача. «Что в имени тебе моём?»

Байки немолодого врача. "Что в имени тебе моём?"

«Что значит имя? Роза пахнет розой, хоть розой назови её, хоть нет.»

 

О значении имени в жизни человека и общества и творений рук человеческих рассуждать можно много и долго.

Модны и пользуются успехом рассуждения о редких, смешных и нелепых именах. И о влиянии имени на судьбу написано немало.

И суевериях, связанных с именами можно рассуждать до бесконечности…

Но я просто поведаю несколько историй, в которых имя было только поводом для возникновения сюжета.

Жили-были в одном провинциальном центрально-черноземном медицинском институте три студента грузина.
Учились они на одном курсе, на одном потоке, но в разных группах.

Отличные были ребята, очень разные и очень симпатичные.

Володя был умницей, отличником без напряга, шахматистом-перворазрядником и настоящим красавцем. Жгучий брюнет с орлиным профилем, стройный и подтянутый, всегда наглаженный и благоухающий, он просто купался в обожании. Половина наших девчонок была влюблена в него.
Но он был настоящий грузин и настоящий мужчина. Имя его единственной пассии мы узнали перед самым окончанием института, когда Володя вдруг объявил о свадьбе.

Второй грузин, Нукзар, был противоположностью рафинированному интеллигенту Володе.

Жизнерадостный добродушный толстяк , приземистый, несмотря на немалый рост, любитель хорошо выпить и отлично закусить — Нукзар как будто соскочил с полотна Пиросмани. От него пахло Грузией — не нынешней: издерганной и измученной бестолковыми политиками, голодной и печальной, а той еще, извечной: Грузией солнца, вина, благородных мужчин и прекрасных мудрых женщин. Стоило оказаться рядом с Нукзаром, услышать его великолепный грузинский акцент, и, какие бы проблемами не была перегружена ваша душа, все они мигом улетучивались. А душа ваша пела:

— Цоцхали вар цоцхали…! Живём, генацвале!

Сережа был похож на грузина, как эфиоп на китаянку.

Русый, с очень русскими чертами лица, говоривший на восхитительно правильном русском, он моментально усвоил черноземный говорок и отличить его от уроженца Касторного или Горшечного было почти невозможно.

Пока он не начинал ругаться. Под внешностью Вани-с-Обояни скрывался бешеный темперамент горца, у которого газыри — не для украшения, а кинжал не вернется в ножны, не обагрившись кровью врага.

Сережа не выносил русского мата. Возможно, за этим скрывалось что-то очень личное, не знаю и не берусь гадать, но выругаться в его присутствии было опасно.

Однажды в каком-то очередном колхозе местный полупьяный амбал послал его «по-матери».
В какую-то долю секунды щуплый Сережа поверг верзилу в черноземную грязюку и принялся охаживать его ногами с такой яростью, что мне стало по настоящему страшно.

Пользуясь примитивным превосходством в мышечной массе, я с трудом оттащил Серегу от скрюченного в грязи аборигена и, запихнув в какой-то закуток, держал его там, пока не стемнело.

Так вот, ругался, он только по-грузински, ругался виртуозно и страшно, при этом не трогая священной для грузина матери.
Он и меня обучил этому высокому искусству: размазать недруга по стенке, растереть в труху, превратить в дерьмо… А тот будет только глупо пялить зенки под потоком непонятных слов.

Простить себе не могу, что не записал этого сокровища хотя бы русскими буквами…

Сережа был отличным товарищем, из тех, кто естественно и скромно держатся на втором плане, пока не почувствуют, что нужна их помощь.
В любой русской компании Сережа был » свой в доску». Вот если бы не фамилия…

Так вот, о фамилиях. У этой грузинской троицы они были очень похожи: Володя Гобиджишвили, Нукзар Хобезашвили и Сережа Хабизашвили. Попробуй не перепутать!

Все, естественно, путались. Особенно преподаватели. Нам -то было проще: красавчику Володе моментально присвоили партийный псевдоним Гоби, против которого он ничуть не возражал; а к Нукзару и Сереже обращались по имени.

Но вот на всевозможных проверках на лекциях и прочих мероприятиях происходил настоящий цирк.

Курс был большой — 350 человек, а какой шум способна создать этакая толпа в аудитории с далеко не идеальной акустикой — это и ежу понятно.

Способность многих центрально-черноземных корифанов правильно произнести нерусскую фамилию тоже легко себе представить.
Сквозь белый шум аудитории слышно было только:

— Гхшмд…. швили!

В разных местах просторного зала возникали и исчезали разнокалиберные фигуры и слышалось «здесь!» с правого фланга одновременно с «тут!»- с левого, и «на месте!» — с последнего ряда.

Не очень дружные между собой и очень разные, ребята, тем не менее, на полную катушку эксплуатировали свое «фамильное сходство».
Особенно на коротких курсах, где у преподов просто не было времени на идентификацию личности.
Скажем, на «военке»: интеллектуал Гоби сдавал за всех троих топографию, зато его, не терпевшего шагистики, успешно подменял бравый джигит Нукзар…

Надо ли говорить, что грузинское землячество не имело ни одного «н\б» и, в целом, училось на «отлично».

*********************************************************************

Моя жена (еврейка с внешностью грузинской кинозвезды) в девичестве-студенчестве звалась Елена Геннадьевна Грибова.

Её подруга по университету, Ирина Эмильевна Гельд была дочерью поволжского немца и донской казачки. Рослая и крепкая девушка была темной шатенкой, обладала крупными чертами лица и носом с заметной горбинкой. Её большие выразительные глаза вызывали из памяти полузабытое старинное — волоокая дева.

Подруги были, что называется, неразлей-вода.

Однако, если одна — выпускница физ-мат. школы — была вполне довольна своими оценками, то вторая — не менее одаренная — все время жаловалась, что оценки ей несправедливо занижают, и она, того и гляди, останется без стипендии.

Лена отлично понимала, в чем дело, но помалкивала, не без некоторого злорадства. Но, когда однажды Ирина, взбешенная несправедливой «четверкой», ляпнула в сердцах что-то вроде:

— Мало их немцы били! — моя будущая благоверная немедленно ответила:
— Вот ты, как немка, и искупаешь историческую вину немцев перед еврейским народом…

Немая сцена ступора с вытаращенными от удивления красивыми глазами.

— В зачетке национальность не пишут, зато пишут ФИО, которое у тебя не так чтобы сильно русское.
И сопоставляют ФИО с физиономией. Посмотри на свою фотокарточку: ты на еврейку похожа больше, чем я!

Ирина некоторое время усваивала, новую информацию, пытаясь совместить её со своим природным и воспитанным на комсомольских лозунгах интернационализмом.

— Чепуха! За такие вещи полагается уголовная ответственность. Да и ты сама…

— Что «сама»? Я — Геннадьевна Грибова, а ты — Эмильевна Гельд! Может я казачка, правнучка турчанки, — хихикнула злорадная красотка. — Как в «Тихом Доне». Ладно, я пошла, переваривай…

Надо сказать, что умница Ира через некоторое время нашла способ проверить неожиданное (для неё) открытие и убедилась в полной правоте подруги. На их дружбу это никак не повлияло. Ира была и на нашей свадьбе.

*********************************************************************

Не знаю, как в других ВУЗах, а у нас из общественных наук скучной была только «история КПСС». Читал её доцент с внешностью незабвенного Никиты Сергеича. Ох, и тоска же зеленая была на его лекциях и семинарах…

Но вот философия — это было нечто! Нечто замечательное: что диамат, что истмат. Два очень разных человека — доценты Никитин и Файтельсон — были схожи в одном: у них было безумно интересно!

Естественно, на кафедре действовали кружки СНО — студенческого научного общества. После некоторых колебаний я пошел к Файтельсону, который вел секцию «НТР и Человек» и застрял там до окончания института.

Доцента Файтельсона звали Владимир Матвеевич. Казалось бы, чего проще? Но для некоторых студентов запомнить такое имя-отчество было превыше сил. Особенно отличился некий студиозус, ухитряввшийся называть доцента по-разному несколько раз в течение одного занятия. Когда он в очередной раз ошибся, Владимир Матвеевич несколько нервно переспросил:

— Как? Как Вы меня назвали?!

Бедняга расцвел красными пятнам и еле слышно выдавил из себя что-то вроде:

— Ввввячеслав Мммихалыч…

Файтельсон задумался на секунду.

— Знаете, молодой человек, не мучайтесь. Зовите меня просто — Вася.
Надо ли говорить, что Просто Васей остался несчастный студент до самого окончания института?

*********************************************************************

Прошло довольно много лет.

Я работал анестезиологом в богоугодном заведении (бывшем соляным складом во времена «Ревизора») с громким названием Областной онкологический диспансер. Не взирая на сложность проводимых операций и проблемы по выхаживанию послеоперационных больных, высокое начальство упорно отказывало нам в штате для интенсивной терапии, и мы метались, как бобики с консервной банкой на хвосте, стараясь успеть все и везде…

Понятно, что общаться с больными приходилось гораздо больше, чем нормальному «наркотизатору»… А тут еще увлекся психосоматикой, научился гипнозу и стал применять его где надо и не надо… В общем, больным приходилось со мной общаться и, соответственно, ко мне обращаться. А как? Как принято: по имени-отчеству? Так его же мало запомнить, его же выговорить надо!

Слава богу, меня звали не как Магомеда Мартузалиевича Гаджиева, который научил меня вырезать аппендюки и вскрывать абсцессы; и уж точно не как Людвигу Мкртичевну Закарян — профессора микробиологии, с её великолепным русским языком. Её лекции было просто приятно слушать. Но согласитесь, запомнить и выговорить : Аркадий Иосифович — это дано не каждому семидесятилетнему аборигену Конь-Колодезя или Синих Липягов.

Бэйджики тогда еще были редкой приметой «ихней» жизни, а на кармане халата для удобства сестры-хозяйки были вышиты инициалы — «ГАИ».
Эти инициалы только сбивали людей с толку.

В общем, как меня только не называли! Из Иосифовича я стал Осиповичем, ладно, это куда ни шло. Вон, моего отца самые близкие друзья звали Виссарионычем… и ничего. Но «А» сбивало с толку. Кем я только не был: и Андреем, и Анатолием, и Александром… Однако нет предела народному творчеству. Когда одна пожилая дама, перебрав множество вариантов, обозвала меня Андроном Ивановичем, терпение мое лопнуло,
и, вспомнив историю с Файтельсоном, я предложил ей:

— Зовите меня просто Вася.

— Так Вы Василий Иванович! — расцвела бабуленция.

***************************************************************************

NUMERUS STULTORUM INFINITUS EST — Несть числа дуракам (лат.)

Кажется, это Бернард Шоу сказал: — Каждый бывает полным идиотом пять минут день. Мудрость заключается в том, чтобы не превышать эту величину.

Увы, сплошь и рядом люди значительно превышают установленный классиком лимит. Иногда это смешно, нередко трагично, а очень часто смех и слезы образуют неразделимую гремучую смесь.

Студентом — третькурсником я стал свидетелем жутких последствий «невинной шутки».

В больницу «Скорой помощи», где базировалась кафедра общей хирургии, привезли молодого парня в спецовке. Живот его был ужасно раздут.

Он умер тут же, на операционном столе. По правде сказать, операция не имела особого смысла… Весь кишечник представлял собой мешанину окровавленнх ошметков, как будто в животе разорвалась бомба.

Так оно, по сути, и было.

Двое сварщиков монтировали какую-то конструкцию. Один работал наклонившись и оттопырив зад. Напарник не нашел другого способа пошутить, кроме как приставить шланг от кислородного баллона и крутануть вентиль…
Один — в могиле, другой — в тюрьме, с клеймом убийцы.
Цена глупости.

Три года спустя я снова оказался в той же больнице, теперь уже матерым шестикурсником-субординатором на той же кафедре общей хирургии.
По правде говоря, меня больше занимала анестезиология, и я петрил в наркозной машинерии намного лучше стандартного студента. Зная это, один из анестезиологов попросил меня проверить, заряжен ли резервный кислородный баллон.

Тогда еще не было запрета на размещение емкостей со сжатым газом в операционных.

Не долго думая, я подошел к сорокалитровому голубому баллону и со всей богатырской дури отвернул кран…

Все сто двадцать атмосфер были на месте!

Мой стокилограммовый организм отлетел, как перышко, и плотно впечатался в противоположную стену в нескольких сантиметрах от стальной рамы с устрашающими приспособленими для ортопедических операций. Это было чудо, что они потом не понадобились для меня самого.

Рев рвущегося из баллона газа , как потом рассказывали, был слышен во дворе больницы.

Как унимали взбесившися кислород, как отскребали меня от стенки — убей, не помню. Видимо, приложился не только спиной.

Но запомнилось реакция инженера по технике безпасности, примчавшегося на место всего этого безобразия:

— Ох, ни х… себе! Этож надо, как дуракам везет!

МЕДИНСТИТУТ.

На кафедре Нормальной Физиологии тема: давление крови.

Препод раздал тонометры и велел тренироваться друг на друге в измерении давления. Скажите, может в этой невинной процедуре таиться смертельная опасность?

Перерыв. Студенты рванули в буфет, препод удалился по своим делам. Вернувшись, он застал кошмарную картину: студент с багрово-фиолетовым лицом, выпученными слезящимися глазами и высунутым языком — пока еще живая маска висельника. На шее у него манжетка от тонометра, и сидящий рядом обалдуй старательно наяривает резиновую грушу. Третий естествоиспытатель что-то щупает на шее у удавленника.

Когда-то этот физиолог был практикующим врачом. Его реакция осталась быстрой и точной. Сквозь придурка с грушей он подлетел к жертве естествознания и сорвал черную удавку . Убедившись, что безносая сделала полицейский разворот и удаляется невозвратно, он обрушился на всю троицу разом:

— Что вы тут вытворяете, идиоты?!

— Да ничего, Сан Саныч, просто меряем давление. Вы ж сами сказали…

— Давление?! Где давление?!!!!

— На сонной артерии. Проверяем кровоснабжение головного мозга.

Глаза студента были такими голубыми, круглыми и невинными…
Сан Саныч рухнул на стул и тихо заплакал. Опоздай он хоть на пару минут…

ВТОРАЯ ГОРБОЛЬНИЦА.

Среди интернов (выпускников мединститута, уже с дипломом, но еще не совсем врачей) Дима выделялся солидностью, основательностью, болезненной честностью и абсолютной точностью. Личность из тех, кого именуют «перфекционистами».

Ночью он сдал свежеотделанную историю болезни ответственному дежурному. Банальный аппендюк у молодой женщины. Типичная симптоматика, операция на пол-часа, Дима ассистировал, он же писал протокол… все пучком. — А где описание вагинального исследования? — хирург суров, как статуя Гиппократа.

Нормальные врачи в случаях, подобных данному, отписываются коротко и коряво: кому она сдалась, эта история? Но студентов и интернов за истории дерут нещадно: если не сейчас, то когда? Иногда только мастерское оформление этого действительно очень важного документа спасает медиков от грозных неприятностей.

— Где вагинальное исследование, я тебя спрашиваю?!

— Будет, Михал Давыдыч, счас будет!

Дима устремляется в отделение. После перенесенных треволнений больная мирно спит, убаюканая Промедолом. Дима находит её в полумраке, его рука скользит под одеяло….

Истошный женский визг разрывает ночную тишь. И вслед за ним — солидный димин баритон:

— Спокойно, свои.

ПОЛИКЛИНИКА.

Ну, что интересного может быть в хирургическом кабинете обычной городской поликлиники?
До предела напряженная тоскливая рутина. Какой сукин враг рода человеческого установил норму в 6 минут на пациента : на все-про-все с осмотром, операциями, перевязками и писаниной?

Однако же в мутно-потном потоке панарициев, артрозов, тромбозов, флебитов и геморроев…
Кстати о геморрое.

Пришла ко мне дама, из тех, что на Западенщине называют тендитна.
Посредством сложных намеков и экивоков дама дает понять, что проблема некоторым образом заключается, видите, в некой деликатной области…

Геморрой, он и в Африке геморрой.

Выписываю больничный, рецепт на свечи по одной три раза в день, все церемонии с ванночками разъясняю толково и обстоятельно…
Через три дня приходит продлевать больничный. Никакого улучшения.

Дело житейское. Выписываю другие свечи, продлеваю больничный.
Три дня спустя улучшения не наступило. Геморрой цветет, как майская роза.

Черт побери!

Где-то у меня записан особый рецепт. Нахожу его в записной книжке и тщательно переношу на рецептурный бланк.
— Вот, эти свечи закажете в аптеке. Вам их сделают за пару часов. Будете принимать не два, а четыре раза в день…
— Доктор, да надоели мне эти свечи!

Неделю их глотаю, а толку — ноль.
Дама чуть не плачет, а я после первого обалдения трачу все силы просто на то, чтоб не упасть со стула.

Наконец, совладав с собою, как Чингачгук у столба пыток — с каменной мордой, разъясняю даме, как правильно принимать свечи.

Это надо было видеть: полярное сияние меркнет перед той сменой цветов и оттенков, что отобразилась на лице великомученицы.

Хлопнула дверь, и больше я эту даму с её проблемаьи никогда не видел…

В кабинет входит рыдающая девица. Именно девица, потому что замужней женщиной она станет послезавтра. Если свадьба вообще… УУУУУУУ!!! … Спасите, в общем.

Дурёха не придумала ничего лучше, как примерить обручальное кольцо на левую руку. А оно возьми и застрянь. Что она только не вытворяла, пытаясь стащить кольцо — всё бестолку!

Скрипя сердцем девица приползла за помощью к мамаше. Теперь уже две суеверных дуры вдоволь поиздевались над несчастным пальцем при плотно закрытых дверях, и только уразумев, что пальцу вот-вот придет полный крантец, решили обратиться к врачу.

Почему не к слесарю или хоть кому-то из своих мужчин? Рукастому мужику перекусить или распилить кольцо из мягкого металла, это как два пальца…
Но жених, судя по всему, не шибко превосходил невесту интеллектом.

К тому же, тогда, в развитом социализме, купить новое золотое кольцо было великой проблемой. Дело даже не в деньгах, нужно было РАЗРЕШЕНИЕ из ЗАГСа. А получив таковое, можно было купить не то, что нравится, а то, что есть.

Трагедия!

Палец выглядел достаточно страшно, но судя по всему, был еще живой. Новокаиновая блокада прекратила боль, в чашке со льдом уменьшился отёк, но когда девица узрела у меня в руках здоровенную кривую иглу, она рванула из кабинета с грацией штурмового танка. К счастью, дверь была блокирована мамашей.

С помощью иглы под кольцом была протащена толстая шелковая нитка, а дальше: мыло, умение и терпение. Злополучное кольцо и палец расстались друг с другом без малейшего сожаления.

На прощание счастливая мамаша одарила меня ста рублями — мой месячный оклад в то время.
Я взял. За дурость надо платить.

В кабинет, поддерживая обеими руками низ живота входит детина в рабочей одежде. Лицо его искажено страданием.
Перекрут яичка? Поздновато, это у детей бывает.

Парафимоз? Это не настолько больно, чтобы такая бледность и пот градом — мужик на грани шока.

Значит — травма половых органов. Жалко мужика, но в любом случае это не моя забота — я хирург, а не уролог.
Окаянные » шесть минут на человека» приучают диагностировать «навскидку».

Рука сама уже пишет направление в дежурную урологию.

— Раздевайтесь там, за ширмой. Посмотрим Вашу проблему. (Надо же написать что-то в направлении.)
Иду за ширму.
Да уж!

Проблема весит несколько килограммов и отблескивает тусклым серебром.
Этот придурок насадил на член фрезу и пытался доставить ей удовольствие, а глупый орган не понял, куда попал: восстал и утвердился во всей своей мужественной красе. И теперь рад бы покинуть холодную любовницу, но не тут то было!

(Вообще-то не слишком тугая перетяжка основания пениса штука безвредная и даже очень не лишняя иногда в интимных забавах. Секс-шопы полны такими игрушками, позволяющими внести разнообразие и придать некую свежинку рутинным супружеским отношениям. Но надо знать меру и время от времени давать органу передышку.)

Здесь же было не до игр!

Намертво зажатый орган больше всего походил на огромную гнилую грушу сине-черного цвета.

Тут уж не до этикета:
— Когда ты это натворил, м….ла?!
— В обед.

Значит, между двеннадцатью и часом. Сейчас пол-четвертого… Тромбоз пещеристых тел с гарантией, но для некроза вроде еще рано.

— Где ж ты все это время был, дурень долбаный? Почему сразу не прибежал? Твой сраный «Тяжпресс» вон, из окна видно.
— Стеснялся. Мужики хотели распилить, так её ….ть алмазный круг не берет, какой-то ё……ный сплав!

Парня еще можно спасти. Все решает время. Достаю из холодильника пакет со льдом.

— Суй туда свой елдометр и держи так до больницы.

По телефону ставлю на уши Главного. Он хоть и не подарок, но на жареное у него нюх — волчий.

У меня в кабинете в ЕГО поликлинике сидит стопроцентный самоубийца. ЭТО он схватил моментально и через четверть часа мы с ним перевели дух под вой удаляющейся «Скорой». Обычную перевозку ждали бы пару часов.

Назавтра позвонил в урологию. Член ампутировали вместе с фрезой.

Грешным делом подумал: а может таким способом природа избавляется от дураков?
Чтоб не размножались?!

*******************************************************

«СКОРАЯ» — кормилица -поилица, уму-разуму училица!

Всякий не умеющий воровать, и не способный заработать иначе, как своим ремеслом, всегда имел возможность поправить свои финансовые дела, мотаясь по вызовам, проклиная медицину, больных, погоду, «Скорую помощь» и собственную дурость — в первую очередь.

Труд на «Скорой» — тяжек, грязен и опасен иногда. Но если начальство заполнило штат, полторы ставки не светят, «половинку» в роддоме (то еще местечко!) уже захватил более проворный коллега, а финансы поют печальные романсы… «Скорая» всегда готова предоставить тебе промерзлый ( или раскаленный) «РАФик», раскладушку в дежурке, до которой не каждую ночь успеваешь донести измотанное тело, рваный сон под аккомпанемент: «Микрон-два, вам вызов. Улица… дом… фамилия… подозрение на инсульт … да, говорят, улица перекопана…»; и всякие приключения.

Ради них, приключений, даже не столько ради денег, служащих оправданием для домочадцев, ты и идешь на эту окаянную работу, декламируя про себя:
— Есть упоение в бою и бездны мрачной на краю!
И вечный бой. Покой нам только снится. (Если удастся поспать.)
НАШ!

Обычный вызов: мужчина без сознания, на вид лет тридцать, улица Плехановская…

Едем. Недалеко, центр города, погода по майски распрекрасная, настроение соответствующее.

На скамейке валяется мужской организм, лет тридцати, весьма прилично одетый, пьяный до коматозного состояния. Рядом возвышается милицейский старлей, за рулем «лунохода», припаркованного тут-же, кемарит сержант.

Надо сказать, что после того, как из вытрезвителя вынесли несколько покойников, тамошнее начальство объявило их безвременную кончину исключительно алкогольной интоксикацией и наотлуп отказалось принимать клиентуру с тяжелой (и даже чуть выше средней ) степенью опьянения. Свалив все заботы об этой публике на многострадальную «Скорую».

Выходит, в то время как кто-то будет умирать от инфаркта, вопить от боли в сломанной ноге или рожать в такси, я буду возиться на подстанции с этой скотиной, зондировать ему желудок и обливаться его блевотиной. А лейтенантик будет вытряхивать душу из нормальных мужиков, слегка не рассчитавших праздничную дозу?!
Не на того напали!

— Здравия желаю, товарищ старший лейтенант! Тэээк-с, средняя степень опьянения. Клиент ваш!
— Да Вы что, доктор! Тяжелое опьянение: на вопросы не отвечает, на раздражение не реагирует…
-Притворяется, гад. Счас я Вам это продемонстрирую.

Набираю два шприца. В одном: Бемегрид, способный разбудить даже мумию, с 40 % глюкозой; во втором — сорок миллиграммов Лазикса, термоядерной силы мочегонного. Это уже с целью скорее воспитательно -профилактической. Вены у мужика толстенные, вкатываю обе порции без проблем. Вижу, зрачки установились по центру, ресницы задрожали, дыхание углубилось, мышцы напряглись. Клиент просыпается, но он еще не понимает, где он, что с ним, и во что он сейчас вляпается. Самый момент!

— Итак, товарищ старший лейтент, клиент ваш. Ответит на все Ваши вопросы , спрашивайте.

Страж порядка приближается к телу, легонько встряживает:
-Эй, парень, как тебя звать?!
— Серега!
— Сколько лет тебе?
— Рррр-трррицть оин!
— А живешь где?
— А какого х… тебе надо?!
— Ты не выражайся!
— А хто ты б… ее…. ёёё… ть?!

Здоровенный кулак врубается в милицескую ягодицу.

Говорю же, клиент ваш!
— Наш !!! — вопят хором старлей и подоспевший сержант, уволакивая Серегу в недра «лунохода».

В это время оживает наша рация.
— Улица Хользунова, дом… квартира… Кинжальная боль в животе.
— Маша (это я шоферессе), ходу! Похоже, перфоративная язва.
Наш «РАФик» с воем устремляется в Северный район .
-Еще одна жизнь спасена, — мелькаяет мысль при виде удаляющегося в противоположном направлении «лунохода».

СКОРАЯ БРАЧНАЯ ПОМОЩЬ

Три часа ночи. Приближается то состояние, когда тебе уже все безразлично. Единственное желание, чтоб следующий вызов был как можно дальше, где-нибудь в Масловке, чтоб ехать долго-долго…

Хрен тебе, доктор! Вызов на Кольцовскую, считай за углом от подстанции. Но что-то серьезное. У молодой девушки внезапно нестерпимая боль внизу живота. Знаем мы этих девушек: небось внематочная! Или киста перекрутилась. Или апоплексия яичника…

Единым духом возношусь на пятый этаж дома сталинской архитектуры — пролеты те еще! Запыхавшись, врываюсь в квартиру.

Мирная картина, на кровати сидит приятный юноша в трусах, под простынкой миловидная особа, таращит на меня испуганные глаза. Выражение, однако, никак не страдальческое. Растерянно оглядываюсь.

— Где больная?
— Понимаете, доктор, — парень мнется, не зная как сказать. — Понимаете, это моя жена. У нас первая брачная ночь…. так вот… так вооот…
— Что «так вооот»? Что с ней стряслось?!
— Ну, понимаете… ну вот … у нас первая брачная ночь…
— Поздравляю, ну и что?
— Доктор… ну… ей очень больно!

Как я очутился на улице, убей, не помню! Шофер утверждал, что я сделал несколько кругов вокруг машины, дико хохоча и вроде бы даже рыдая. Когда, несколько успокоившись, обретя способность к связной речи, я рассказал ему …. он очень обиделся.
— Что ж меня не позвали?! Я бы ей такую процедуру заделал! — сокрушался он всю дорогу.

КИСМЭТ

Кисмэт — по турецки — рок, судьба.
Кто-то притащил это словечко на Центральную подстанцию, и оно стало прозвищем одной врачихи, много лет проработавшей на «Скорой».

Более осторожного человека трудно было представить. Каждое её слово, движение, выражение лица, не говоря уже о серьезных действиях , было тысячу раз обдумано и выверено до мелочей. Все было продумано на сто шагов вперед, обеспечено и подстраховано. Тем не менее, именно для неё судьба припасала самые невероятные и самые неприятные сюрпризы.

Законное место врача в РАФике — рядом с водителем. Удобное, располагающее к неге и блаженному отдохновению кресло. Приемник, из которого можно было извлечь приятные звуки и жизненно важную информацию о севе яровых, рация опять-таки…

Работа на «Скорой» действительно опасна. Одна из опасностей — ДТП.

Как-то на скользкой дороге водитель не вписался в поворот, машину занесло и она плотно впечаталась в дерево на обочине. Аккурат той дверью, за которой мирно дремала Клавдия Сергеевна.

Когда сломаные ребра срослись, она вернулась на родную подстанцию. Продолжала ездить на вызовы, но сидела уже в салоне, на месте медсестры, наслаждаясь безопасностью и своей предусмотрительностью.

Судьба, меж тем, не дремала. Она преподнесла славной женщине праздничный подарок.

В новогоднюю ночь, в густейший снегопад водитель, пересекая трамвайные пути, не разглядел приближающийся вагон, который слегка боднул РАФик точно по середине левого борта. Клавдия Сергеевна эффектно катапультировалась через свою дверь и приземлилась метрах в пятнадцати от места аварии. На ее счастье, там оказался роскошный сугроб. Поэтому она отделалась вывихом плеча и переломом надколенника.

Вернувшись на работу, доблестная врачевательница стала ездить лежа. На носилках. А когда на них лежал больной, она устраивалась на третьем, откидном сиденье.

Но судьба не пожелала расстаться с любимой игрушкой.

Как-то «Скорая» остановилась у какой-то забегаловки. Сестра и водитель вышли прикупить чего-нибудь на ужин, оставив докторшу дремать в машине. На которую в лобовую атаку пошел потерявший управление грузовичок УАЗик.

Выброшенная через заднюю дверь, Клавдия Сергеевна на своих носилках, как на салазках, понеслась по Петровскому спуску к Чернавскому мосту. Кто бывал в Воронеже, может себе представить этот «бобслей»! Необычное траспортное средство затормозилось точно на траверзе городской травматологии — Второй Городской больницы.

Такая вот она, кисмэт….

©


To Top